X

Ангель взял в руки клепальник и приступил к другому борту. Он приставлял наковальню с внутренней стороны борта, когда появилась раскрасневшаяся от быстрой ходьбы Клементина. Увидев мать, двойняшки радостно завизжали. Ситроэн подошел к ней и взял ее за руку. Ангель поднял глаза, оценил ситуацию и насторожился.

— Кто их накормил? — спросила она.

— Я, — сухо ответил Ангель.

Она была удивлена его тону.

— А по какому праву?

— Хватит! — отрезал Ангель.

— Я спрашиваю, по какому праву ты взялся кормить детей, если было раз и навсегда решено, что ты ими заниматься не будешь?

Клементина не успела даже закончить фразу, как на нее посыпались затрещины. Она зашаталась. Ангель, бледный как простыня, затрясся от ярости.

— Все! — гаркнул он.

Казалось, он успокоился, она поднесла дрожащую руку к щеке.

— Я сожалею, — наконец произнес он. — Но ты заходишь слишком далеко.

Дети подняли крик. Ситроэн наклонился, подобрал с земли гвоздь и изо всех сил всадил его в ногу Ангелю. Тот даже не пошевелился. Клементина расхохоталась навзрыд.

— Довольно! — отчеканил Ангель.

Она замолчала.

— А вообще-то, — продолжил он, — я сожалею только о том, что бил не изо всех сил.

Клементина покачала головой и пошла к дому. Дети семенили за ней. Ситроэн оборачивался и бросал на отца злобные взгляды. Ангель задумался. Он мысленно прокручивал только что произошедшую сцену и нервно морщился; потом вспомнил, как жена лежала на обеденном столе, и краска залила его лицо. Он знал, что больше никогда не вернется домой. В сарае имелось достаточно опилок, чтобы мягко спать, да и ночи стояли теплые. Он почувствовал какое-то жжение в левой ноге, наклонился и выдернул гвоздь с маленькой золотой шляпкой; на холщовой штанине раздавилось бурое пятнышко величиной с клопа. И смех и грех. Жалкие опарыши.

XI

С тех пор как Ангель переселился на свою верфь, Жакмор старался держаться от дома подальше. Он чувствовал себя неловко в присутствии Клементины. В ней было слишком много материнского, и проявлялось оно весьма необычно. Дело не в том, что психиатр видел в этом что-то непристойное, — говоря о своей пустоте, а, следовательно, о полном отсутствии понятий этического свойства, он совсем не лукавил, — просто это стесняло его физически.

Он лежал в углу сада посреди буйных зарослей квашнерыльника, отвар которого придает даже самым робким невероятную силу и решительность. Жакмор рассеянно жевал краеугольный стебель, поджидая Белянку, которая должна была провести с ним остаток этого ничем не выделяющегося дня. Мысль о выделении заставила Жакмора ощупать ширинку: безупречна ли? Как правило, при подобных исследованиях венцом дела неизбежно оказывался психиатрический конец.

Услышав, как зашурчал гравий, он приподнялся. Появилась служанка в тяжелом шушуне — эдакая дородная плоскошлепая увальня. Она подошла поближе и плюхнулась рядом с психиатром.

— Работу закончила? — спросил он.

— Закончила, — вздохнула она. — И детей уже уложила.

Она начала расстегивать платье, но Жакмор остановил ее.

— Может, поговорим чуть-чуть? — предложил он.

— Не для того я сюда пришла, — ответила она. — То самое, пожалуйста, но без разговоров.

— Я хочу у тебя спросить только одну вещь, — сказал он.

Она разделась и села на траву. В этом укромном уголке сада они были как в шкатулке. Опасаться чьего-либо появления не приходилось; ни Ангель, ни Клементина сюда никогда не заходили. Жакмор раздевался медленно, испытывая терпение служанки. Она старалась не смотреть в его сторону. Их голые тела несуразно смотрелись на фоне травы. Она легла на живот, затем встала на четвереньки.

— Ну, чего ж вы? — позвала она.

— Тьфу! — разозлился Жакмор. — Как меня достала эта идиотская поза.

— Да ладно вам, — отозвалась она.

— Это просто невыносимо, — сказал он.

Резким толчком он опрокинул ее навзничь. Не дав ей времени перевернуться, он прижал ее к земле и лег на нее всем телом. Она яростно вырывалась.

— Нет! — закричала она. — Только не это! Не надо так! Насильник!

Жакмор не ослаблял хватку.

— Я тебя отпущу, — сказал он. — Но сначала скажи, почему ты не хочешь по-другому?

— Не хочу, — промычала она.

Он нажал на нее еще сильнее. Он мог запросто овладеть ею в любую секунду.

— Если не скажешь, я это сделаю прямо так.

Она захлюпала, залепетала, задыхаясь от злости.

— Нет… Отстаньте от меня… Я не хочу. Вы такой противный!

— Ничего себе! — возмутился Жакмор. — Ты что, спятила?

— Я ничего не скажу!

— Скажешь!

Он склонился над ней и схватил зубами ее сосок.

— Если не скажешь, я его откушу, — пригрозил он, еле шевеля языком.

Его так и распирало от смеха. Силы уходили. Он слегка сжал зубы, она вскрикнула и зарыдала уже по-настоящему. Воспользовавшись своим преимуществом, он ею безжалостно овладел.

— Я скажу, — заскулила она. — Только слезьте с меня. Сейчас же. Сейчас же.

— Ты скажешь мне все? — спросил Жакмор.

— Честное слово, — выдала она. — Отпустите… Ну… Ну же…

Жакмор отпустил ее и откинулся на спину. Дышал он тяжело. Победа далась нелегко. Она села на траву.

— Теперь говори, — сказал он. — Или я начну снова. Почему ты делаешь это именно так? В чем смысл?

— Я делала так всегда.

— Всегда это когда?

— С самого начала.

— А с кем в первый раз?

— С отцом.

— А почему на четвереньках?

— Он сказал, что не хочет на меня смотреть. Не может.

— Ему было стыдно?

— Мы такого не знаем, — сурово ответила она.

Девушка закрывала груди руками, широко раздвинутые ноги оставались неприкрытыми. «Вот оно, целомудрие», — подумал Жакмор.

— Сколько тебе было?

— Двенадцать.

— Теперь понимаю, почему он боялся на тебя смотреть.

— Нет, не понимаете, — возразила она. — Он сказал, что не хочет, потому что я уродина. А коли мой отец так сказал, значит, так оно и есть, а из-за вас я пошла супротив отца, и теперь я — скверная дочь.

— А тебе-то нравится?

— Что?

— Ну, то, как ты это делаешь?

— Нравится, не нравится, чего говорить-то, — проворчала она. — Так вы будете или нет?

— Буду, но не все время в одной и той же позе, — сказал Жакмор. — Даже совершенство надоедает.

— Вы прямо как скотина, — сказала служанка;

Она встала и зашарила по траве в поисках платья.

— Ты что?

— Я ухожу. Мне стыдно.

— Ты-то здесь ни при чем.

— При чем, — сказала она. — Я не должна была с самого начала.

— Если бы ты мне побольше рассказывала, я бы старался щадить твою легкоранимую психику, — заметил Жакмор. — Но ты такая неразговорчивая.

— Правильно мне хозяйка наказывала, — вновь заныла она. — Видеть вас больше не хочу.

— Подумаешь, — отозвался психиатр. — Как-нибудь обойдусь.

— Я больше ничего вам не скажу. Я не нанималась угождать вашим скабрезным причудам.

Жакмор усмехнулся и принялся одеваться. Он даже и не надеялся всерьез пропсихоанализировать эту дурочку. Ничего, найдутся другие, еще и поинтереснее. Он обулся, встал. Она все еще хныкала.

— Пошла вон, — отчетливо произнес психиатр.

Шмыгая носом, служанка удалилась. И уж, конечно, переполненная презрением. Подумав, что в этом смысле анализ удался, Жакмор улыбнулся. Затем, ловко подпрыгнув, поймал на лету зазевавшуюся бабочку и проглотил ее с чувством глубокого удовлетворения.